Об успехах современной детской онкологии в России, необходимости обезболивания пациентов и дальнейших перспективах этой области в Международный день детей, больных раком, в интервью корреспонденту спецпроекта РИА Новости "Жизнь без преград" рассказал заместитель директора по научной и лечебной работе, заведующий отделом химиотерапии и трансплантации костного мозга Института детской онкологии и гематологии Российского онкологического научного центра имени Н.Н. Блохина Минздрава России, профессор Георгий Менткевич.
— Представим такую ситуацию: родителям озвучили диагноз, что делать дальше? Куда обращаться? Есть ли какая-то четкая последовательность действий?
— К ситуации надо, с моей точки зрения, подходить с двух сторон. Если вы хотите реально знать, что нужно делать, когда родителям был озвучен диагноз — онкологическое заболевание, то им надо стараться как можно быстрее попасть в один из ведущих федеральных центров России. Или центры, имеющие хорошую репутацию, например, как Екатеринбург. Потому что во всех остальных учреждениях оказание высокотехнологичной диагностической и лечебной помощи, за редким исключением, на сегодняшний момент невозможно.
Безусловно, в соответствии с международными критериями, там должно быть проведено обследование, устанавливающее диагноз, стадию, группы риска — биологические, молекулярные и генетические, — должен быть выработан практически индивидуальный план лечения в зависимости от всех сопутствующих заболеваний, и начата терапия.
— И все-таки, как проще и быстрее получить помощь? Потому что не всем доступны эти центры.
— Вы знаете, здесь я не могу советовать. Безусловно, в нашей стране, это зависит от колоссального стечения обстоятельств, которые на сегодняшний момент не относятся к моей компетенции.
— Не могли бы вы рассказать подробнее, что по российским стандартам вообще положено онкологическим больным? Какие виды лекарств? Какой тип помощи?
— С моей точки зрения, детская онкология должна иметь международные стандарты, то есть российский ребенок должен иметь те же шансы на выздоровление, что и ребенок, родившийся и живущий, например, в Германии или в США.
Вообще это одна из немногих медицинских специальностей, где лечение, если страна считает себя адекватной, европейской, современной, проводится по международным протоколам, которые приняты во всем мире, или же по протоколам, которые ничуть не уступают по качеству. Потому что если мы плохо лечим ребенка со злокачественной опухолью, это не ремиссия и не продление жизни — ребенок погибает. Если мы используем все современные возможности терапии, которые разработаны онкологами всех стран мира и приняты как международные стандарты, тогда на сегодняшний момент шансы на выздоровление составляют 80%.
Что такое российские стандарты? Сегодня он один, завтра — другой. Когда 30 лет назад я пришел работать в онкоцентр… То, что мы делали тогда, очень сильно разнится с тем, что мы умеем и делаем сейчас, поэтому надо говорить не о стандартах сегодняшнего дня, а о перспективах развития. 80% выздоравливают, но 20% все-таки погибают. Это то, за что мы сейчас боремся.
И в этом плане пример — наш Институт детской онкологии и гематологии. Здесь есть пациенты с заболеванием, которое наиболее часто встречается у детей, — острый лимфобластный лейкоз. С 2003 года мы их лечим по протоколу, принятому во всей Европе и в США — BFM. Исторически он сложился в Германии. Мы являемся участниками международного исследования, и по каждому больному в центральный офис, который сегодня находится, по-моему, либо в Чили, либо в Аргентине, мы отсылаем информацию. Я считаю, что это большое достижение именно российской детской онкологии, когда в этих непростых условиях есть центры, которые могут выполнять лечение на уровне международных стандартов. Вот к этому мы стремимся и будем дальше стремиться.
— Как в России обстоит ситуация с обезболиванием? Положено ли оно по закону?
— По России в целом сказать достаточно сложно, потому что очень много разных ситуаций. По крайней мере, у нас в онкоцентре этой проблемы никогда не было.
— Иногда после получения диагноза люди охотнее обращаются не к врачам, а к целителям, или прибегают к средствам народной медицины. Как вы считаете, почему так происходит? Как объяснить, что это — не выход?
— У нас по телевидению показывают битву экстрасенсов. Причем, на центральных каналах, и объясняют это рейтингами, по сути — деньгами. То есть кто-то платить за рекламу на этих каналах, и у нас все видят такие шоу.
Действительно, образованность населения очень низкая. Большинство и не знает, что есть детские опухоли, а также, что они в принципе излечимы и куда необходимо обращаться. Целительница может быть и в деревне, и в городе. А квалифицированный центр может быть очень далеко, дорога до него стоит не мало, не каждый человек поедет.
Это все вопросы образования, медицинской грамотности, работы учреждений, которые присутствуют. Если мы говорим о крупных областных больницах в контексте оказания онкологической помощи, то давайте посмотрим, в каком проценте больниц есть МРТ, компьютерная томография, иммунофенотипирование, подбор препаратов крови не по группам, а по дополнительным факторам и так далее. Фактически вы увидите, что областная больница в подавляющем большинстве случаев направлена на оказание медицинской помощи [на уровне] 70-х годов прошлого столетия. Это уровень областной больницы в среднем. Естественно, родители отправляются в другие места, ищут что-то для себя.
— То есть вы считаете, что нельзя объяснить людям, что следует все-таки обращаться к врачам, а не лечиться народными средствами?
— Я думаю, что надо очень много делать и объяснять в нашей стране. В частности, рассказывать о детской онкологии. Это довольно маленький сегмент, но самый важный.
Если отбросить травмы, то среди всех заболеваний в развитых странах детская онкология находится на первом-втором месте по смертности.
Это очень серьезная, значимая медицинская и социальная проблема, на нее выделяются колоссальные средства в европейских странах и США. Больные излечиваются, потом входят в общественную жизнь. Все-таки онкология — это тяжелейшая травма для ребенка, для родителей, для всей семьи в целом. Но те, кто победил болезнь, по-другому мотивированы. Среди них нет наркоманов, очень мало преступников, они заканчивают одну школу, вторую, они работают. Уже много лет прошло с тех пор, как вылечили первого ребенка.
— Есть ли уже сейчас улучшения в сфере детской онкологии в России?
Опять же, в медицине есть свои сложности. Вот мы сегодня начали лечить детей по новой программе. Во-первых, это колоссальнейшая ответственность. Мы не знаем, вылечится ли ребенок или нет. Во-вторых, нам надо понаблюдать за ним несколько лет, чтобы сказать, что это было ему на пользу.
— В Центре им. Н.Н. Блохина уже применяются какие-то уникальные методики? Или пока только разрабатываются?
— У нас много интересного и современного. Я считаю, что программа, который я вместе с коллегами занимаюсь в течение многих лет, — это лейкозы, трансплантации, опухоли ЦНС, — она на самом высоком уровне. В первую очередь, мы настроены на то, чтобы соответствовать лучшим международным критериям.
Однако внедрять в детскую онкологию абсолютно новый подход, к сожалению, чрезвычайно сложно со всех точек зрения. И с морально-этической, и с точки зрения законодательства. Поэтому должны применяться и проверенные препараты, и отработанные схемы лечения. Они проходят очень длительный период испытаний.
От того момента, как появился новый препарат для лечения определенного вида опухоли, до того момента, когда он войдет в практику, по-хорошему, пройдет 15-20 лет. Нормальные западные компании вынуждены идти по этому пути. Они расходуют от пятисот до миллиарда долларов на то, чтобы доказать, что препарат безопасен и эффективен на животных, взрослых, потом переходят на детей. И при этом надо проследить динамику в течение некоторого времени. Потому что если препарат эффективен сегодня, это не значит, что вы проживете 1,5 года. Он может продлить вам жизнь на 2-3 месяца.
Такие клинические исследования, на самом деле, очень длительны. Тут нужны и статистика, и наблюдение. Сейчас весь мир наблюдает за тем, что происходит с теми детьми, которых мы вылечили, которые стали взрослыми, у них уже есть дети. И тут возникает вопрос — родятся ли у них здоровые дети или у них есть риск онкологического заболевания? И я не готов точно ответить на него. Пока нет данных, что у тех, кто победил онкологические болезни, дети чаще становятся онкологическими больными. Для этого нужно время.
Беседовала Мария Давыдова
